В помещении учительского института скоро открылась новая, немного высшее семилетки, педагогическая школа «Педкурсы» для подготовки нового кадра, главным образом сельских учителей, а затем открыт был и учительский институт социального воспитания, но прежние учителя не вернулись. В 1931 году в Глухов из Чернигова переведен институт пеньководства со всеми своими воспитанниками. Все это время бывшее ремесленное училище постепенно дополнялось высшими классами и, наконец, сделалось «проф. техшколою» и при ней «кустпромшкола». Такая школа, думаю, должна больше удовлетворять потребностям края. В этой школе я преподавал географию во всех классах в течении всего 1922/23 учебного года. Заведовал ею тогда Беликов, – человек энергичный, но без высшего образования и потому, кажется, ему пришлось расстаться с этой школой, хотя, конечно, он был долголетний практик и со своим делом справлялся. Самый важный предмет – математика в старших классах этой школы, находится в руках опытного и знающего математика – Климантовича и потому ученики ее, думаю я, вполне в курсе своего дела. В 1927 году, для удовлетворения местных нужд, в Глухове открылась еще «Торгово- кооперативная школа», которая впрочем оставалась у нас недолго и потом переведена была в Одессу. Но все эти наши учебные заведения далеко не всех удовлетворяют и многие, по окончании их, занявшись летом математикой и другими предметами, уезжают из Глухова пробивать себе лучшую дорогу. В 1928 году у нас открылась еще «школа кройки», но это, конечно, особенного значения не имеет и поступают туда большею частью будущие хозяйки и даже настоящие, более пожилые. Еще осенью 1925-го года в Глухов переведен округ и город быстро начал оправляться во всех отношениях, но его школы подвинулись мало. Прежние лучшие педагоги ушли, а новых что-то не видно и не слышно. Почему так? Вот тут-то нам нужно призадуматься. Было плохо и теперь не лучше. Старая школа разложилась, а новая не сорганизовалась. Я думаю, что наша школа и новая требует демонтажа (не в Глуховщине, а вообще). Положение трагическое. А кто виноват в этом? Мы педагоги сами: все революционное время, почти целую четверть двадцатого века, нам нужно было со всех сил работать, а мы много говорили и ничего не делали, пологая, что в этом и заключается свободная работа в школе. Старая школа работала по принуждению, новая же добровольно должна работать еще более, а для этого наши педагоги должны быть даровитыми и хорошо подготовленными. По-моему мы должны все сделать, чтобы привлечь в школу наши лучшие силы и тогда дело наладится. Мы должны достигнуть того, чтобы учащиеся сознавали свой долг держать школу в чистоте и порядке, а тем более держать себя прилично в этой школе и посещать ее сознательно для своего развития и получения знания, а не баловства ради. Молодежь, а тем более дети должны развиться, но все в меру и в свое время. В старой средней школе состав преподавателей был почти исключительно мужской и только в женских средних школах преподаватели больше женщины, особенно в низших классах, но и тогда жаловались, что более энергичные и способные люди в школу не идут, а теперь все школы переполнены педагогическим женским персоналом и нередко очень молодым или, что еще хуже, многосемейным, которому не до чужых детей. Кроме того, классы новой школы многолюднее прежних, а учащиеся получив больше прав, стали много бойче и смелее, и в результате, мне говорили, теперь нередко молодая и неопытная преподавательница выходит из класса после своего урока со слезами на глазах, а учащиеся, заметив это, орут еще больше и, не стесняясь, со всех сторон толкают ее, пока она не скроется в учительской. Если это так, картина печальная. Их нужно привлечь, хотя бы принудительно, но разумно. Молодых педагогов-мужчин теперь мало. Все они бегут из школы, потому что работа здесь трудная, а оклад жалованья совсем мизерный и положение далеко неважное. Для блага нашего на школу необходимо обратить особенное внимание. Не будем на это дело жалеть средств и привлечем в школу лучшие педагогические силы. Успех школьного дела зависит главным образом от того, на сколько талантливы и опытны его исполнители. Старая школа в разгар революции ожила и воспрянула духом. Многие старые педагоги радовались, ожидая больших успехов от новой школы. Теперь они разочаровавшись и большею частью молчат и даже плачут: никто их не жалеет – они сироты, а труды их мало приносят пользы. А кто не может плакать, тот идет по другой дороге и устраивается много лучше. Летом 1928 года к нам прибыла в небольшом числе конная артиллерия и заняла прежние Батуринские казармы, к тому времени немного оправленные. Ровно через год после этого нас посетил дорогой гость для нас, т. Петровский114, но, к сожалению, оставался в Глухове недолго и мне не пришлось его видеть. В 1925 – 1926 годах я заведывал Глуховским музеем и потому могу кое-что припомнить об этом учреждении. Я уже упоминал, когда и как в Глухове образовалась музейная коллекция иди «маленький музеум» при городской библиотеке в новом земском доме. В разгар революции эта коллекция сохранилась и то не вся, только благодаря директору учительского института, Ягодовскому, который перевез ее в институт, когда увидел, что она расхищается. Затем он позаботился о том, чтобы туда же перевезли перевезенную из Киева дорогую стилевую мебель Терещенка и затем перевез еще из села Ярославца (25 верст от Глухова) уцелевшую часть Кочубеевских библиотеки и музея. Летом 1923 года все эти редкости и ценности из института были перевезены в дом бывшего дворянского собрания, где открыт был настоящий музей с назначением заведующим его преподавателя института Иваницкого, который более года, особенно в летнее, ему свободное, время добросовестно потрудился там и выполнил, как следует, порученную ему работу. К сожалению музей не сразу попал в его руки и в это переходное время исчезло в нем много ценностей, но говорить об это я не буду: бесполезно, скучно и грустно. Когда наш институт закрыли и Иваницкий уехал, его место занял мой ученик и даже родственник, Малиношевский, – человек также с высшим образованием, энергичный и довольно способный, но, получая за музей гроши, он запер его и работал на разных поприщах, чтобы добыть себе и своей семье пропитание, а в музей заходил больше в свободное ему время – по праздникам и прочее и, по возможности, кое-что там делал. Когда же заработки в Глухове совсем стали плохи, Малиношевский тоже уехал из Глухова и музеем стал заведывать я. Жалованье унаследовал я от Малиношевского 14 рублей 10 копеек в месяц, а работы, сколько угодно, лишь бы были силы и время, и даже срочной, запущенной Малиношевским. Конечно, мне дали на нее новый строк. Принял я такое ответственное место службы за такую мизерную плату, только потому что был безработным, нуждался в деньгах и боялся за свое место в союзе. Вступил я в должность 10-го апреля 1925-го года, а с 1-го мая музей уже был открыт и три дня в неделю я принимал посетителей, а остальное время должен был сидеть и выполнять срочную работу. При сдаче музея Малиношевский передал мне большую кипу разлинееной по форме бумаги и от 3-го декабря 1924 года, такого рода распоряжения начальства на имя заведующего Глуховским музеем: «Препровождая при сем для музея, личное дело ф. № 7, инвентарную книгу № 2, общую инвентарную книгу ф. № 1, инвентарно- библиотечную ф. № 2 и заключение по политпросвету прил. ф. № 2 в двух экземплярах каждой, К-Отдел в срочном порядке предлагает внести в обще-инвентарную все без исключения имущество музея, здание, землю, инвентарь музея, ценности и все другие предметы, находящиеся в нем, с оценкой в золотых рублях. В инвентарно-библиотечную книгу заносятся только книги. Все вторые экземпляры: личного дела музея, инвентарной и библиотечной книг по заполнении представить в К-Отдел для проверки и отсылки в Окр-Ино». Работы этой Малиношевский не начинал и срок подачи ее (10-го апреля) уже прошел, а мне теперь дали срок до 10-го августа. Летом я много потрудился и был доволен этой работой: у меня было много посетителей, срочная работа к августу оканчивалась и я нашел много материала для новых экспонатов, которые нужно было провести по всем каталогам и прочее. Осенью и зимою я увлекся еще между прочим археологией и знакомством с Академией Наук при Петре І. Имея некоторую подготовку к черчению и рисованию, я к весне соорудил собственноручно десять экспонатов на картоне в больших размерах. Из них пять знакомят нас с могилами эпох Киммерийской, Скитской, Сарматской, Славянской и Татарской и с содержимым в этих могилах, а другие пять – с фасадом Петровской Академии Наук, с расположением комнат в верхнем и нижнем этажах и с расстановкой шкафов с книгами в библиотеке и всяких редкостей в кунскамере. Ко всему этому мною, конечно, в отдельной тетрадке приложены объяснения. В музее я нашел интересный для меня экспонат: план Глуховской крепости в 18-м веке. Для того, чтобы все понимали, где в то время проходили крепостной вал и стена, я в большем масштабе начертил карту теперешнего города и на ней красной полоской начертил эту стену с бойницами и четырьмя воротами в крепости. Публика этим планом была очень довольна, потому что все его хорошо понимали. Но уже в сентябре месяце того же года меня начали тревожить посетители иного рода; из Округа стали ездить к нам уполномоченные для осмотра лучших домов в городе для разных окружных учреждений, а в октябре месяце я должен был половину помещения в музее очистить для Окружного суда. Затем одно за другим последовали такие предложения:
1) От 24 октября 1925 года на имя заведующего музеем: «Окрмісцгосп пропонує Вам негайно ослободити помешкання в будинку бувшого Дворянського зібрання, з огляду на те, що будинок цей займається Окрсудом»;
2) От 10 февраля 1926 года на имя инспектора политического просвещения: «Сделайте распоряжение заведующему музеем очистить две комнаты для Окрсуда, перенеся все ценности в остальные три комнаты, проследив за аккуратным исполнением настоящего. Главый инспектор Лашников», а инспектор политического просвещения передал это мне для исполнения;
3) От 22-го февраля 1926 года на имя заведущего музеем: «Окрінспектура політосвіти пропонує всі дрова, які зустались не викоростувані передати в розпорядження Досвідньо- зразкової школи лікнепу. Інспектор політосвіти (подпись), секретарь (подпись)»;
4) От 19 марта 1926 года на имя заведующего музеем: «Окріно пропонує відчинити музей для огляду його дітьми глухівського дітміста». «Дні та години огляду призначте самі, повідомивши про це дитміста. Головний інспектор (подпись), Секретарь (подпись)»;
5) От 4 июня 1926 года на имя заведующего музеем: «Інспектура Насосвіти пропонує Вам видати по вибору завідуючого драмсекцією робітничого клубу Арманова портрет будь якого царя чи князя на сьогодняшну виставу». «Портрет буде получений не пізніше 9 червня в іспраності.» Головний інспектор (подпись) інспектор політосвіти. (подпись). Распоряжения от 10 и 22 февраля я выполнил и таким образом музей мой превратился в кучи музейных вещей в одной большой и двух маленьких комнатах; остальные же выполнить я должен был отказаться, чем, конечно, оскорбил инспектора Лашникова. Кроме того, по моей просьбе, заведующий Черниговским музеем, т. Вайнштейн, хлопотал в Харькове, чтобы улучшить положение в Глуховского музея и, главное, чтобы обеспечить за ним бывшее его помещение. Все это привело к тому, что в октябре того же 1926 года я должен был уступить свое место новому заведующему, Морачевскому, и уйти на покой с инвалидной пенсией 17 рублей 76 копеек в месяц, так как последнее время мое жалование было 40 рублей. Перед уходом моим, 2-го сентября, у сторожа Окрсуда, как-раз под музеем, вечером загорелась сажа; выехали все пожарные и я почти всю ночь не спал, но все обошлось благополучно. В 1925 году музей занимал семь больших комнат и две маленькие. Четыре большие комнаты пришлось сразу отдать Окружному суду и потесниться в остальных; затем пришлось еще отдать две большие комнаты и сложить все в кучи; наконец, пожар под музеем заставил меня среди этих куч пропустить пожарных, чтобы убедиться в безопасности. Все эти неприятности в музее меня мучили. Я иногда дома ночью просынался и думал о том, что под низом там живет сторож, но не мой, а судебного ведомства, который скоро переедет в новое помещение суда и музей останется совсем без сторожа. Как быть тогда и что предпринять без всяких средств для этого?! Подобные размышления в последнее время меня сильно безпокоили. Пожар в музее меня расстроил еще больше. В 20-х числах октября, наконец, я сдал музей в полной исправности и тогда только вздохнул свободно. Более семидесяти экспонатов своих я отдал музею. Правда, обидно за мою преданность музею, за все волнения и хлопоты о нем получил такую награду, но я лично удовлетворен был тем, что мне удалось сохранить его в целости и отстоять за ним помещение. Через несколько дней после моего ухода Окрсуд перешел в дом, бывшего Терещенко, и музею отдали полностью все здания бывшего дворянского собрания (в два света зал и 14 комнат). Музей в Глухове ценный и развернуться ему теперь есть место. Все, что было археологически ценного у Кочубеев, Миклашевского, Неплюева, Терещенко и других магнатов нашего края, хранится теперь в этом музее, кроме, конечно, того что было расхищено в разгар революции. В нем есть экспонаты, которые были бы нелишними в Москве, Киеве и других больших городах. Библиотека при музее также очень ценная. Есть много редких рукописей, перевезенных из библиотеки Кочубея в Ярославце и других мест. В Глухове была городская библиотека очень ценная, но теперь сохранились только жалкие остатки. Теперь, конечно, постепенно пополняется новой литературой. Музеи и большие библиотеки не любят перемещений, а между тем с этим далеко не везде считаются. Вот у нас уже поговаривают о перемещении музея в златоверхий храм, бывый Терещенко. Мысль хорошая. Здание это находится в центре города, стилевое и для музея подходящее. Кстати, несколько слов о христианских храмах в Глухове. Они требуют капитального ремонта. По крайней мере стилевые из них и остаток бывшей церкви Скоропадского (гетмана) по прежнему должны быть, мне кажется, украшением города, а не загрязнением. Какое их будет назначение, – это другой вопрос, которого я не касаюсь. Хотя могу сказать, что в златоверхом храме бывшего Терещенко хорошо поместить музей старины и искусства, в кладбищенских храмах – музеи культуры земли и тут же устроить опытные поля, а в Веригинском храме устроить крематорий для Глухова. В этнографическом отношении Глухов далеко не чисто украинский город. Кроме евреев здесь много великоруссов, которые поселились тут в различные время и смешались с украинцами. В 15 – 20 верстах на восток от Глухова уже сплошною массою тянутся села великорусские (кацапы); на север – немного далее. Настоящей украинской речи здесь не услышите, как равно и правильной литературной русской речи. То и другое смешалось и получилась смесь. Встречаются в Глухове также поляки, латыши, немцы и другие народности. Глухов один з древнейших городов нашей республики. Когда и кем он основан, не имеется никаких исторических точных данных. Из летописи мы только знаем, что в 1152 году суздальский князь Юрий и его союзники «поидоша на Вятичи… таже на Мценск оттуда же идоша на Глухов, ту и сташа, ожидая половцев», чтобы вместе идти против Чернигова. Волею судеб положение Глухова не раз менялось: в ХІІІ веке он был уже укреплен рвом и валом, почему в нем и остановился с своими союзниками Юрий Суздальский, поджидая половцев. При нашествии татар Глухов уцелел и потому в конце ХІІІ и начале ХІV века был удельным городом и имел своих князей. В половине ХІV века от моровой язвы он вымер совсем и надолго теряется из виду, но в ХVІІ веке он опять делается сильной крепостью и в 1664 году своим храбрым отпором Яну Казимиру, королю польскому, обращает на себя внимание московского правительства. В ХVІІІ веке Глухов – столица Украины, в ХІХ веке – только уездный городок Новгоросеверской и потом Черниговской губернии, а в ХХ веке, в разгар революции, полуразрушенный и опустевший городок-волость Новгородсеверского округа, но потом окружной город на Украине, уступающий только немногим лучшим окружным городам. Тою же волею судеб не раз менялось и мое положение: в детстве мать меня баловала, как только могла; на 11-м году от рождения, оставшись сиротою, я с сестрой должны были жить и учится в школе на 100 рублей, которые я получал с аренды за наше имение. В старших классах гимназии и в университете я имел уже частные уроки и два года последние получал даже стипендию и в деньгах не нуждался, а получив место учителя гимназии, тем более. Под старость я имел уже дом в Глухове, был заслуженным преподавателем и получал более 3000 рублей жалования, хотя было много и работы, а прослужив 27 лет, стал получать до 2000 рублей и даже больше пенсии и, оставшись на службе по найму, жалованье более 1000 рублей и таким образом жил, как говорят, припеваючи. В разгар революции жизнь, конечно, была плохая, но потом стало легшее. В 1929 году меня лишили пенсии, как бывшего помещика (было до 200 десятин песков и болот), вероятно скоро останусь без дома и я тогда нищий. Как глуховский житель, кому все в нем дорого и мило, не могу не выразить в эпилоге соболезнования о том, сколько горя и бед пережил этот город на своем веку. По летописи в 1352 году он вымер весь от «чорной смерти» (моровой язвы). Нечто подобное в нем повторилось через 566 лет, в 1918 году, когда его оставили немцы и вошли туда красноармейцы. Последние сами были поражены тем, что они увидели, и один из них, через пять месяцев, 1-го мая 1919 года, на торжественном собрании начал свою речь именно тем, что, при вступлении в город, они признали его мертвым и были, конечно, этим очень поражены. Кроме собак и кое-где стариков, никого не было видно. Страха ради все население город оставило и бежало в разные места, начиная с Кролевца и Путивля и кончая побережьем Черного моря. А что переживал город, когда в нем трещали пулеметы, а над ним летали несколько часов гранаты и другие снаряды?! Деникинцы в Глухове стояли полтора месяца и как будто навели порядок, а каково было смотреть и переживать то время, когда на главной городской площади почти каждую неделю по несколько человеческих трупов по два три дня на столбах болтались повешенными?! Наконец деникинцы ушли, а через два дня после этого красноармейцы нашли за городом, в снегу, до сотни расстрелянными своих собратов и мы с ужасом узнали об этом и потом должны были смотреть, как всех их по Путивльской улице перевозили в город и погребли в общей братской могиле123, около пьедестала, где находился памятник Терещенку. При гетманщине Глухов, казалось, был счастлив, на деле же было далеко не так, тем более, что в то жестокое время всех важных преступников на Украине «забывали в колодки» и отсылали в Глухов для их публичного наказания. В Глухове, в 1740 году, например, три вора и разбойника казнены были так: главному из них («Мацапурь») пальцы ножные и ручные, нос и уши отрезали («Мацапура» у нас, в деревнях, бранное слово и теперь), а потом живого посадили на кол, другого «четвертовали», а третьего живым сожгли. «Грошоробам» обычно заливали горло расплавленным металлом и прочее. Всех видов казней мы, конечно, и не знаем, но почти все они творились в Глухове. Как известно, Глухов окружон был валом и рвом, которые были и еще «обрубь дубовый, вельми крьпокь», все это было уничтожено только в начале ХІХ века почти со всех сторон. До сего времени вал сохранился только в западной и северо-западной сторонах. В 1927 году, летом, в Глухове строились Усовский мост и длинная по болоту насыпь, для которой брали землю из городского вала, как раз в том месте на северо-западе, где когда-то была на завороте бойница, и на моих глазах сколько там вырыли человеческих костей, черепов и прочее… Думаю, что это остатки казненных, а, может быть, и живыми зарытых в землю преступников или пленных врагов. При таких мыслях жутко смотреть на эти кости, но вместе с тем невольно задаешься вопросом, а что там, в этих подземных ходах, которые начинаются, как говорят, тут же, около этого вала, под «домиком «Мазепы»? Говорят, там запертая дверь чугунная где-то, но проникнуть туда, без подготовки, почти невозможно, а теперь тем более, так как «домик Мазепы» разобран и щебень с мусором покрыл все это место. А вот еще глуховские пожары. Уже за моей памяти было время, когда в Глухове по ночам не спали в страхе от поджигателей и от самых пожаров, которые тревожили нас почти каждое лето в 70-х годах прошлого века. А что было в ХVІІІ веке, когда шайки поляков бродили у нас, занимаясь этим промыслом, и Глухов четыре раза (в 1724 году дважды, в 1748 и 1784 годах) был «приведен через сіи пожары почти в небытіе?!». Сама Екатерина ІІ124, узнав о страшном в Глухове пожаре в 1784 году, заинтересовалась этим и велела графу Румянцеву-Задунайскому «изсльдовать этоть пьечальный факть и представить ей подробное донесеніе». Самое блестящее, а, может быть, для кого и счастливое (только не для всех) время в Глухове настало с приездом сюда гетмана Кирилла Разумовского. При нем «Глуховь сдьлался, по словам Дорошенка, маленьким Петербургомь: в домь гетмана играли французкія комедіи, на которыя приглашаемь быль знатный людь». Веригенская часть Глухова стала аристократической дачей, куда к гетману на лето приезжали гости даже из Петербурга. Так веселился гетман на своей Глуховской даче, но городу в это время было не до веселья. С этим отчасти знакомит нас «наказ жителей города Глухова Депутату Скоропадскому вь комиссію для сочиненія проэкта нового уложенія», в 1767 году.