Нужно сказать, что все здания, и приюта, и Института, и гимназии, стояли внутри дворов, а не на улицу. Пространство перед домом приюта также было засажено деревьями, пирамидальными тополями и сиренью. Только здания гимназии и земской управы высились на пустыре, на котором не было деревца и который от улицы был отделен глухим безобразным забором. Входили в усадьбу через фортку. Налево высилась точно какая-то виселица, гимнастика, пользоваться которой приходилось редко, так как гимназическое начальство даже в теплую погоду предпочитало, чтобы гимнастику мы делали в гимнастическом зале. Возле входа в двор гимназии налево стоял на высоком столбе «большой звонок», в который сторож звонил ровно в 8 часов утра. После этого открывались двери в классы. До того же времени все толкались в прихожей-шинельной. разговаривали, повторяли уроки, несмотря на недостаток света; малыши шалили и дрались. В шинельную (я так ее теперь называю — у гимназистов эта передняя была без названия) выходила дверь и из квартиры директора, и он иногда, когда шум делался особенно большим и становилось невтерпеж, приотворял дверь в свою квартиру и усмирял расшалившихся. М. Ф, Лазаренко все очень боялись. Он тогда еще не был женат, и все свое время отдавал гимназии.
Посредине двора за гимназией возле какой-то кучи, оставшейся от постройки дома, стояло четвероугольное здание, деревянное, с претензией на красоту - отхожее место, общее для гимназии и земства. Возле него также не было ни кустика ни деревца, и оно стояло ничем не прикрытое. Оно было совершенно новое, доски не успели еще почернеть. Туда гимназисты спешили, чтобы покурить. Стены все были исписаны различными изречениями, по-русски и по-латыни, много было безобразных похабных замечаний, пословиц, анекдотов и рисунков. Было даже целое стихотворение, посвященное «папироске», которое начиналось словами «папироска, друг мой милый, как тебя мне не любить». Оно принадлежало гимназисту Вадиму Бурновскому, теперь уже умершему, который был четырьмя классами старше меня. Он писал стихи и слыл поэтом. Учение его не шло. В середине 1870-х годов в Глухове развивалась почему-то мода поступать в телеграфисты. Сделался телеграфистом и Вадим Бурновский. На какие-то средства ему удалось издать в Киеве довольно толстый том своих стихотворений. Критика, однако, отнеслась к Бурновскому как к поэту исключительно сурово, и он перестал писать стихи. Скоро он и умер, будучи еще совсем молодым человеком.
Впоследствии, когда в конце XIX ст. при гимназии стали устраивать общежитие для гимназистов, была преобразована и задняя часть гимназического двора. Здание, о котором только что была речь, снесли, а в самом конце двора построили двухэтажное здание для пансиона с гимназическою церковью при нем и квартирою инспектора.
Громадный двор прогимназии, совершенно свободный от деревьев, давал много простора для игры в мяч, которая очень была популярна среди гимназистов, особенно игра в «маты», где боролись две партии — одна была лиса, а другая стояла «в поле». Я был плохой игрок в мяч и не очень желательный партнер, потому что я никогда не умел «ловить мяч».
В начале 1880-х годов, когда я уже окончил глуховскую прогимназию, а директор М. Ф. Лазаренко женился и зажил семейно, он обратил внимание на усадьбу гимназии и стал усиленно разводить возле гимназии парк. Мой отец немного привез ему деревьев из Есмани, особенно серебристых тополей, которых у нас было гибель.
Почва для деревьев в гимназическом дворе оказалась очень плодородной, и через немного лет возле здания гимназии развился тенистый молодой парк. Для игры в мяч не оставлено было места.
Здание глуховской гимназии построено из простого кирпича, и когда я учился там, не было окрашено. Мне оно очень нравилось неокрашенным и казалось в таком виде очень оригинальным. При преобразовании прогимназии в гимназию здание побелили, название «гимназией» черной краской поместили посредине между выступами, и оно теперь очень красиво выглядывает среди зеленого молодого парка.
[12.08.1924]. Центром Глухова являлась Большая улица. Пройдя от гимназии за угол на узкой длинной площади, всегда довольно пустынной, вы видели небольшой памятник графу Н. А. Румянцеву-Задунайскому, Румянцев изображен в римской тоге и в таком виде, что без прочтения надписи его не узнаешь. Уже подлинно — «це лев, а не собака». Он никогда не производил и не производит впечатления. Возле памятника всегда было пустынно, неуютно. Позже, уже в XX ст., там был разбит сквер, сделавшийся местом гулянья для глуховчан. В мое же время около памятника не было ни одного деревца, и он стоял одиноко и уныло на пыльной площади.
Памятник Румянцеву попал в Глухов случайно. Он был вылит по заказу гр. Завадовского, которого Румянцев облагодетельствовал, и стоял в известном парке в Ляличах. Не знаю, каким образом он очутился в руках Н. А. Терещенко, который и подарил его Глухову. Это было еще в начале 1870-х годов Как известно, в Глухове Румянцев-Задунайский жил, будучи малороссийским генерал-губернатором. На пьедестале памятника в особой надписи оповещалось о подарке памятника г. Глухову Н. А. Терещенком. История этого памятника. насколько мне помнится, рассказана в «Русском Архиве». Что касается Лялич и ляличского дворца, то он, полуразрушенный, обратил перед войною внимание любителей старины. Его приобрело в собственность духовенство черниговской епархии и энергичный архиепископ Василий, расстрелянный большевиками, предполагал там устроить не то духовное училище, не то семинарию.
Если от памятника Румянцева-Задунайского итти далее к Баште, то по левую сторону вы встречаете громадный пожарный двор и старинное здание, где помещалась уездная полиция, городская управа и общественный банк. Далее следовал большой собор, во имя св. Тройцы с высокой колокольней, на кресте которой по воле ветра качался золотой ангел с трубой. В этот собор нас водили к обедне, так как гимназической церкви не было. За собором была расположена почта и женская четырехклассная прогимназия с красивой надписью прописью золотом по черному фону. Надпись эту приписывали учителю чистописания, бывшему в гимназии до моего поступления туда. Позже женская прогимназия была переведена в другое место, в собственный дом, построенный почти исключительно на средства Н. А. Терещенка. Это было в 1890-х годах.
Рядом с женской прогимназией стояла еврейская синагога с куполом и стеклянной галлереей. Окна ее были вечно выбиты. Каждый озорник считал своей обязанностью запустить камнем в «жидовскую школу». Таковы были тогда в Глухове нравы. Если пойти налево от собора, в переулок, то он выводил на большую площадь, называвшуюся Большим базаром. На ней стоит старая каменная церковь Николая, известная еще при гетмане Самойловиче. На этой площади избирали гетманом Скоропадского, Даниила Апостола и Кирилла Разумовского, здесь же возле церкви стояли и гетманские палаты, от которых не осталось и следа. Только в «резницах», где продавали мясо, сохранилась часовенка с крестом, на месте бывшего здания глуховского женского монастыря, в котором была некоторое время игуменьей мать гетмана Мазепы, Магдалина. Монастырь стоял в конце XVIII ст.
Обозревателя Глухова в 1870—1880-х годах поражало множество лавок. Большинство из них стояло вечно закрытыми и запертыми. Меня это всегда удивляло в то время. Теперь для меня ясно, что запертые лавки свидетельствовали об упадке торговли Глухова после проведения железных дорог, которыми, он оказался обойденным. Глухов когда-то был крупным хлебным рынком. Хорошо торговал он и рыбою. Некоторые из глуховских торговцев как Терещенки, а также Лютый, имели на Волге свои рыбные промыслы. Упадок торговли Глухова был ясно заметен, и на моей памяти исчезли или разрушились старые купеческие фирмы. Уехали Терещенки, прекратил торговлю в Глухове Хармто ненко, ликвидировал дело Пономарев, разорились Редько. Один из них, Федор Иванович Редько, разорившись, покончил жизнь самоубийством, бросившись в колодезь. Один только мануфактурист Белашев все время твердо держался и благодаря своей солидности, честности и добротности удачно конкурировал всегда с вновь открываемыми еврейскими магазинами. Железно-скобяная торговля мельчала и переходила в мелкие еврейские руки, вместе с исчезновением ких солидных фирм, как Редько или Максименко. Более солидными были торговли винно-колониальными товарами. Они содержались преимущественно бывшими прикажчиками прекративших торговлю или разорившихся торговцев. Таковы были: Пух, Пономаренко, Листопадов, Горбатенко. Разбогатение их вы зывало разные толки, и людская молва приписывала в этом немалую роль злоупотреблениям со стороны доверенных бывших своих хозяев.
Ярмарок в Глухове было четыре: на Новый год, на Тройцу, на Илью (20 июля ст. ст.) и на Михаила (8 ноября ст. ст.). Все они по размерам торговли были не велики и имели исключительно местное значение. Они продолжались собственно по одному дню и привлекали массу народа, как из Глуховского уезда, так и из соседних Путивльского и Рыльского. Последних легко было отличить по женщинам, которые на голове носили очипки с заостренными краями, обшитые позументом.
Во время ярмарок Глухов представлял собою сплошной людской муравейник, и возы тихо, шагом бесконечною лентою тянулись на Веригин, где находилась ярмарочная площадь, и обратно. Вели лошадей, коров, везли овец, свиней, крик и визг их наполнял улицы. Обратно везли ведра, корыта, кадушки и непременно прялку. Над городом стояли в течение целого дня густые облака пыли, которые были летом видны издалека.
Больше всего народу привлекали летние ярмарки троицкая и ильинская, особенно последняя.
Она была связана с религиозною церемонией. Когда-то, говорят в 1870-х годах, во время ильинской ярмарки в Глухове произошел большой пожар, причинивший много вреда. По этому случаю и установлена была церемония.
Верстах в 15-ти от Глухова на р. Клевани в большом лесу существует монастырь, Глинская пустынь, славившаяся в окрестностях своей чудотворной иконой, привлекавшей много богомольцев. Глинская пустынь находилась в постоянных экономических и торговых связях с Глуховым, где имела большое подворье, постоялый двор, называвшийся монастырским. Он находился на Малом базаре и состоял в аренде у Аркадия Васильевича Езерского. В этом дворе, как я уже говорил, отец всегда останавливался, приезжая в Глухов. Постоялый двор был большой, комнаты же небольшие, но чистые, светлые, с геранями на окнах.
Пожаром, происшедшим в Глухове в 1870-х годах, воспользовалась Глинская пустынь. При ее участии для охраны ильинской ярмарки от пожара был установлен крестный ход и перенесение иконы из Глинской пустыни в Глухов. Это происходило 19 июля (ст. ст.), и икона оставалась в Глухове до 2 августа, когда ее снова прежним порядком возвращали в пустынь. Духовенство Глинской пустыни после всенощной 18 июля и обедни 19 июля поднимало икону и торжественно, в сопровождении хоругвей, несло ее до границы курской губернии и в д. Заруцкой на р. Клевани передавало ее глуховскому духовенству, которое выходило сюда с хоругвями и сопровождало икону на протяжении 12 верст в Глухов. Икону несли сначала на ярмарку, а затем она помещалась в соборе, куда и ходили к ней на поклонение. Икона благодаря этому давала большие доходы как Глинской пустыни, так и глуховским церквам и духовенству.
На вынос ее в Глинскую пустынь собиралось много народу, который в большинстве случаев и сопровождал ее. Для поддержания порядка во время церемонии командировались обыкновенно пристав 2 есманского стана, в ведении которого находилась д. Заруцкая. Во второй половине 1870-х годов приставом у нас был Иван Степанович Каченовский, местный землевладелец, родственник наш по матери. С сыном его Колей, позже утонувшим во Новгородсеверске во время купанья, я был товарищем по гимназии. Один раз И. С. Каченовский, отправляясь по службе в Глинскую пустынь на вынос иконы, взял и нас с Колей. Таким образом мне удалось видеть всю церемонию.
[13.08.1924]. Мы приехали в Глинскую пустынь вечером 18 июля (ст. ст,) еще задолго до начала всенощной. По дороге мы встречали множество богомольцев, которые направлялись в монастырь. Много их было и в лесу, прилегавшем к монастырю, а также и в самой ограде. Они сидели группами, калякали между собою или с бродившими между них монахами. Нам отвели большой светлый, чистый заново выбеленный номер гостиницы с тремя чистыми кроватями с матрацами. Мы пошли бродить между богомольцами в саду, в лесу, пока при закате солнца не раздался гулкий звон монастырского колокола, отозвавшийся в лесу и пропавший где-то на другой стороне речки в заливных лугах. Мы пришли в церковь, когда всенощная еще не начиналась. Народу было много. Им была полна церковь, он толпился на паперти, безнадежно стараясь проникнуть в церковь. Мы вошли легко. Ивана Степановича Каченовского как начальство сразу же пропустили. За ним вошли и мы с Колей.
До тех пор я никогда не видел монастырского богослужения. Всенощную служил архимандрит, настоятель монастыря. Хотя Глинская пустынь была видным монастырем, но архимандрит был без митры. Монахи стройно выходили на середину церкви, то разворачивали фронт, то сворачивали и удалялись. Два или несколько пар дьяконов, хорошенько не помню, часто появлялись с кадильницами, поминутно кланяясь архимандриту, народу и друг другу. Все эти поклоны были для меня так необычны, так смешны, что я долго не мог привыкнуть к ним. Мне как-то становилось неловко. Служба была торжественна и красива. Много блеску. Низ иконостаса был густо уставлен зажженными свечами, количество которых все увеличивалось и увеличивалось. Их свет, смешанный с последним светом угасавшего дня, проникавшего в окна, налагал своеобразные краски на стены храма, на самые иконы и на лица молящихся. В церкви царило строго молитвенное настроение. Вдруг крик, отчаянный нечеловеческий, затем вой, затем все затихло. Очевидно, служители храма привыкли к подобного рода явлениям. Ничто не нарушило стройность богослужения, как будто бы ни воя ни страшных криков в церкви не было. Это с кликушей сделался истерический припадок, и она упала на пол без сознания. Никто к ней не прикоснулся, не подал помощи, кликуша лежала спокойно ниц, недалеко от нас и начинала уже приходить в себя, когда мы оставались в церкви. Всю всенощную выстоять могли, конечно, только исключительные сподвижники, она затянулась за полночь.
На другой день за обедней с кликушей повторился такой же припадок. После обедни богомольцам от монастыря был предложен обед. Пообедали и мы.
Началась церемония поднятия иконы. Под звон колокола монастыря монастырское духовенство во главе с архимандритом провожало икону до ворот монастырской ограды. Впереди с большим кипарисовым крестом бежал, подпрыгивая, какой-то юродивый старик и бессмысленно повторял одни и те же слова: «Христос воскрес, Христос воскрес». Это было в июле, когда в церковных песнопениях уже не поют «Христос воскрес». Перед выходными воротами из монастыря архимандрит отслужил молебен и возвратился в монастырь. Другое Же монастырское духовенство отправилось дальше. Мы миновали процессию и отправились вперед. И. С. Каченовский должен был встретить икону на границе своего стана и курской губернии на средине р Клевани. Там ожидал икону и глуховский исправник, а также глуховское духовенство. После нового молебна икона вручалась глуховскому духовенству и переходила в руки исправника, пристава и почетных лиц из глуховских обывателей, приехавших в Заруцкую для встречи иконы. Они некоторое время несли икону, затем передавали ее другим.
Процессия вышла на большой широкий шлях, соединявший Глухов с Рыль- ском и обсаженный большими развесистыми вербами, которые тогда еще не были вырублены и уничтожены как впоследствии.
Мы ехали шагом сзади. Процессия, которая до Заруцкого шла густой сплошной массой, теперь разбрелась. Одни отстали, другие сели по бульварам, обочинам шляха под вербами. Некоторые опередили процессию и ушли или уехали себе вперед, чтобы встретить ее под Глуховым.
Процессия двигалась быстро. День был тихий, томительно жаркий, все видимо изнывали от жажды. Густая пыль поднималась и долго стояла в неподвижном воздухе и длинной густой полосой оставалась назади и пропадала на горизонте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18