[21.08.1924]. Говорили, что М. Ф. Лазаренко происходил не то из крестьян, не то из козаков. К нему поэтому применяли кличку «хам». Но кличка эта не имела распространения и права гражданства среди учеников гимназии не при­обрела. Только отдельные лица, в пылу особого раздражения против директора, употребляли ее, но сейчас же замолкали, точно стыдились своего проступка. Авторитет М. Ф. Лазаренко был слишком велик, влияние его на все стороны гимназической жизни было огромно. Поэтому никакая шутливая кличка к не­му не могла привиться. Кроме того, кличка «хам» имела большое неудобство для того, кто изредка прилагал ее к директору. Прогимназия глуховская была по составу своему демократическою, были сыновья панков, но они быстро шлифо­вались в общей товарищеской среде. Кличка «хам» заключала в себе как бы осуждение в том, что человек крестьянского или козачьего сословия получил образование и занял такое положение, как М. Ф. Лазаренко. Это между тем не соответствовало общей атмосфере, которая окружала нас в гимназии и дома, что нужно всем учиться, быть грамотными, распространять знания. Особенно воз­мущался кличкой «хам» наш отец, и мы с братом не только никогда не позво­ляли употреблять эту кличку, но всегда были горячими противниками тех, кто хоть изредка, а все же употреблял ее.

Семья Лазаренко выдвинула несколько человек, которые были заметны в Черниговской губернии. Брат М. Ф. Лазаренко Николай был директором лубен- ской, а потом новгородсеверской гимназии, другой брат Александр служил стар­шим советником губернского правления в Чернигове. А. М. Лазаревский хо­рошо знал его там, считал его человеком среднего ума, но хорошим честным и самостоятельным чиновником. Эта самостоятельность и непоколебимость и ме­шала А. Ф. Лазаренку продвинуться еще далее по служебному пути. Он умер в Чернигове в той же должности, которую занимал.

М. Ф. Лазаренко был безукоризненно честный человек. Это был в букваль­ном смысле этого слова рыцарь «без страха и упрека». Приехавши в 1874 году инспектором прогимназии в Глухов, М. Ф. Лазаренко остался здесь до конца дней своих. Он сжился с Глуховом и гимназиею, творцом которой собственно он был. Глуховская гимназия была воплощением духа М. Ф. Лазаренка. Из Глухова он не перешел в другое место не потому, что не мог этого сделать, М. Ф. Лаза­ренко мог получить себе место директора в киевском округе и в самом Киеве. Он был на прекрасном счету у начальства, и к М. Ф. Лазаренку переводились учителя «на исправление». Позднее, когда, женившись на вдове Матусевич, род­ственнице Терещенок, М. Ф. Лазаренко получил и большую протекцию в лице Николы Артемовича Терещенка, получение лучшего места, чем Глухов, сделалось еще более легким. Тем не менее М. Ф. Лазаренко не погнался за карьерой. Карь­еризм был ему совершенно чужд. Он оставался все время в Глухове, у того люби­мого дела, которому отдал все свои силы и педагогический разум.

По натуре своей М. Ф. Лазаренко был большой формалист-чиновник. Это создавало тяжелую атмосферу и для учителей и для учеников. В служебное вре­мя учителя всегда чувствовали над собою тяжелую руку и зоркий глаз директо­ра. Пропуск учителем уроков в глуховской гимназии был редкость, опаздывание также. В Глухове, как во всяком маленьком городке, вся жизнь обывателей всем известна, и директор требовал, чтобы жизнь учителей была безупречной, как об­разец для учеников. В мое время, например, не было среди учителей пьяниц или картежников, как это водилось в других гимназиях и в Глухове до М Ф Лазаренка. Учителя вовремя являлись на уроки, и должны были вести его старатель­но, так как всегда могли ожидать посещения директора. М. Ф. Лазаренко весь свой день проводил в гимназии, отлучаясь только по делам в земство или в женскую прогимназию, председателем педагогического совета которой он состоял.

Не все учителя справлялись с такими условиями жизни и деятельности. Од­ни уходили сами, других сплавлял сам директор. Но когда я припоминаю ряд учителей, ушедших из Глухова, я вижу, что все они уходили на лучшие места. Значит отзыв о них М. Ф. Лазаренко был хороший. Он не вредил им, а помо­гал. Учитель немецкого и латинского языка Гибнер ушел в лубенскую гимназию, В. Роменский — в немировскую, учитель математики М. О. Ковальский — в Чернигов, учителя древних языков Мочульский и Телинский —- в Киев, Г. В. Малеванский — профессором в Нежин; учитель немецкого языка Ф. Решетилович и французского А. Я. Эггенбер — в Сумы, учитель истории М. И. Павловский — в Кременчуг и т.д.

Трудно было найти человека более подходящего для проведения Толстовской системы воспитания, установившейся с 1874 г., чем М. Ф. Лазаренко. Все рас­поряжения и циркуляры он выполнял неукоснительно и беспрекословно. Благо­даря этому жизнь учеников в глуховской прогимназии была невероятно тяже­ла. Знаменитые правила для учеников, утвержденные попечителем Округа, выполнялись с буквальной точностью: контроль над учениками в гимназии и на квартирах был частый. На лодке кататься мы не могли, вечеров посещать нель­зя было, с гимназистками встречаться и вести знакомства тоже. Тут невозмож­но было обойти этот запрет и ссылкой на родство, так как М. Ф. Лазаренко хо­рошо знал уезд и его обитателей, а также их родственные отношения. Особое внимание директор обращал на соблюдение формы, на содержание ее в исправ­ности. Недосмотришь бывало — оторвется в гимназии пуговица от мундира - пришпилишь ее палочкой, чтобы не отвалилась и сидишь спокойно. Подойдет бывало директор, проведет рукой под пуговицами, обнаружит дефект, и начи­нается проборка, от которой готов бы сквозь землю провалиться. Еще хуже бы­вало, если оторвется ремень от ранца или не окажется солдатского языком гал­стука на шее.

В годы моего поступления в гимназию началось в Киеве преследование укра- инства. Оно отразилось и в Глухове. Мать снабжала нас не крахмаленным бель­ем, а обыкновенно рубашенки украшала вышивкою на воротнике и рукавах. Вдруг началось преследование этих вышивок, угрозы, что их обрежут насильно. Мы не понимали причин подобного гонения на вышивки. Не понимали и наши родители, и все в недоумении. Такое же гонение позже было на высокие стоячие белые воротники с отворотами у рубах, как тогда носили, а также на широ­кие штаны, которые были в моде. Но это уже касалось старших классов, гак как малыши ни таких штанов, ни рубах не носили. Много огорчений доставля­ла нам также стрижка волос. Остро стоящие волосы нередко тоже были пред­метом нападения директора.

Из таких мелочей складывалась наша гимназическая жизнь, и если принять во внимание, что директор на все эти мелочи обращал внимание и делал посто янные замечания и грозил наказанием, то жизнь учеников становилась очень тяжелой. Гимназия обращалась в какую-то тюрьму, из которой хотелось поско­рее вырваться. М. Ф. Лазаренко не создавал своей системы воспитания. Он толь­ко проводил общие принципы системы Толстовской, но проводя их последова­тельно и с прирожденным ему формализмом, он создавал атмосферу очень тяжелую и крайне неблагоприятную для духовного всестороннего развития уче­ников. Это был недостаток его как директора.

[22.08.1924]. М. Ф. Лазаренко был среднего роста, худощав, с бритым лицом, на котором выделялся большой нос и несколько суровые глаза. Черные мягкие волосы были гладко причесаны с пробором на боку и прикрывали небольшую немного лысеющую сзади голову. Иногда он запускал себе на английский манер рыжую бородку, которая узкой полосой окаймляла на подбородке и щеках его бритое лицо. Но бородка эта не была постоянной. М. Ф. сбривал ее часто. Он редко смеялся, и смеялся большею частью коротким отрывистым смехом, не за­хватывавшим и не потрясавшим его целиком. Засмеется, бывало, и лицо, слов­но раскаявшись, принимает прежнее серьезное выражение. Мы, гимназисты, боялись своего директора и всячески избегали, чтобы не попасться ему на гла­за. Его замечания, и в особенности его выговоры, всегда переносились ученика­ми с большою тяжестью. Голос у М. Ф. Лазаренка был очень тихий, едва слыш­ный. Поймает, бывало, кого-нибудь из учеников, замеченного в чем-нибудь, и начинает пилить. Стоишь, молчишь, сцепивши зубы, не слушаешь, а все дума­ешь, когда все это кончится. Или повторяешь в уме одно какое-нибудь слово, вроде «кончай, кончай», чтобы притупить у себя чувство соображения или вос­приятия. Кончит директор исповедь, отпустит тебя, и скорее убегаешь, точно птичка, которую помяли в руках, стараешься оправиться, не можешь даже тол­ком передать товарищам, что с тобою было, о чем вел речь директор. В этом отношении М. Ф. Лазаренко был очень тяжелый человек, и его педагогические приемы мало достигали цели. Раз сделанное распоряжение, назначенное нака­зание М. Ф. Лазаренко никогда не отменял. Мы с братом Ванею были в млад­ших классах и опоздали на один день после пасхальных каникул. Пасха была холодная, но на Фомино воскресенье, когда погода установилась, сделалось теп­ло, начали развиваться деревья, и оживающая природа тянула и манила к себе. Отцу и матери нашим стало жаль нас, стало жаль, что мы уедем в город, не будем чувствовать всей прелести начинающейся весны. Решено было, что мы, под видом болезни, останемся на один день в деревне, а отец напишет дирек­тору письмо и при свидании объяснится с ним. Так он и поступил. Директор все-таки сделал нам с братом выговор, от которого мы, конечно, дрожали, как осиновый лист. Гроза, казалось, миновала, директор, по-видимому удовлетворен объяснениями отца. Наступила Тройца. Отец раньше уже имел разрешение взять нас в деревню, и теперь на праздник Тройцы, ничего не подозревая, при­слал за нами тройку лошадей. Однако на большой перемене директор вызвал меня и заявил, что, так как мы опоздали на один день с праздников Пасхи, то на Тройцу в Есмань не поедем.

Для нас это было жесточайшим ударом, приходилось на оставшихся двух уроках подавить слезы и напрягать все свое внимание, чтобы не разрыдаться. Я набрался смелости и после уроков пошел к директору и стал просить его поло­жить гнев на милость и отпустить нас. М. Ф. был непоколебим. В большом горе вернулись мы с братом на квартиру. Там стояла тройка лошадей, присланная, чтобы везти нас в Есмань. Сил не было удержаться от слез, и мы начали отча­янно плакать. Кучер наш Федор Зухов-Зигула человек смелый, настойчивый, ре­шился на отчаянную меру. Он подкатил тройку к директорскому крыльцу и стал просить отпустить нас, пустив в ход все свое красноречие и стараясь раз­жалобить твердое сердце директора. Ничто не помогало. Директор остался тверд, как скала. А мы так надеялись на успех ходатайства Федора. Дорога на Есмань шла вгору, сзади сада нашей квартиры. Я забрался в густые кусты бузи­ны, смотрел, как вынырнула из-за угла на мостик тройка, как поднялась она на гору и пропала наконец за ближайшим холмом. Горю моему не было границ, я рыдал как безумный, долго и горько, проклинал директора, гимназию, молил Бога, чтобы она сгорела. Праздники Троицы прошли для нас с братом грустно и тоскливо. Тогда мы пережили большое душевное горе, но принцип директор­ской педагогики восторжествовал.

В педагогической системе М. Ф. Лазаренки было много тяжелого, формаль­ного, даже уродливого. Но он был силен своею моральною стороною, своей по­следовательностью, прямотой, неподкупной честностью. С учениками он посту­пал строго, но их жалел и по-своему любил. В мое время из глуховской гимна­зии почти не исключали учеников, не давали им так называемых «волчьих атте­статов». Я, по крайней мере, не могу припомнить таких случаев. Обыкновенно родителям или опекунам лентяев или исключительных шалунов директор сове­товал самим взять своих питомцев. Они, конечно, это делали, и директор не ста­вил им препятствий к переводу в другое учебное заведение. Особенно М. Ф. Ла­заренко покровительствовал бедным ученикам и выходившим из крестьянской деревенской среды. Он старался им найти занятия и всячески обеспечить их пребывание в гимназии. В нашем классе был напр. И. Рыбальченко, родом из Уланова, сын, кажется, не то пономаря, не то волостного писаря. Исключитель­но благодаря поддержке М. Ф. Лазаренка ему удалось окончить гимназию. Затем Рыбальченко окончил физико-математический факультет университета св. Владимира и служил в Киевском Обществе Взаимного Кредита. Случай с Ры­бальченко не был единственным. М. Ф. Лазаренко всячески поддерживал бедня­ков. Мы это знали и ценили эту черту в личности нашего директора. Другая чер­та М. Ф. Лазаренка, которая резко бросалась в глаза, это была его прямота и, как я уже говорил, отсутствие карьеризма. В Глухове он держался вполне само­стоятельно. Гимназия была его царство, и М. Ф. Лазаренко ни пред кем не гнул шеи. Приезжал в Глухов бывший при мне попечителем учебного округа генерал П. А. Антонович, а затем С. П. Голубцов, останавливались в квартире дирек­тора, которая помещалась в здании гимназии. Это нисколько не изменяло об­щего хода жизни гимназии, мы только меньше шумели в шинельной до боль­шого звонка. Директор ходил с попечителем по классам, держался с достоинст­вом, просто, независимо и никаких приготовлений к приезду попечителя в клас­сах не делалось; ученики это видели и оценивали, конечно, в пользу своего ди­ректора.

С М. Ф. Лазаренком как с преподавателем я встретился на протяжении гим­настической жизни два раза. Он преподавал нам по учебнику А. Лопатинско­го латинский язык в первом классе и затем словесность по учебнику Галахова «История русской словесности». Как преподаватель М. Ф. Лазаренко был сух и не интересен. Он просто заставлял нас выучивать дословно учебник и почти ничего не добавлял к Галахову и не рассказывал, но зато в другом отношении несомненно много нам, ученикам VI класса, дал. Это в деле писания сочинений. Разобрали мы с ним по хрестоматии Галахова ту часть предисловия Карамзина к «Истории государства российского», где говорится о пользе истории, соста­вили и разработали план. После этого дана была нам для сочинения тема о поль­зе географии. Мы должны были к этой теме кое-что почитать, затем на основа­нии собранного и продуманного материала составить план. Каждый ученик раз­рабатывал план, конечно, особо. М. Ф. Лазаренко просмотрел наши планы, сде­лал относительно их свои замечания, разобрал их в классе. После этого мы пи­сали уже сочинения. Эта работа мне казалась и тогда, кажется и теперь очень полезной и целесообразной. Не налагая узды на мысль, она помогала правильно и толково формулировать свои мысли и в таком виде переносить их на бумагу.

Я уже говорил, что М. Ф. Лазаренко оставался директором до конца дней своих. Долгое время он оставался холостяком и женился в конце 1882 г. Всегда педантичный, он таким оказался и теперь, явившись на первый урок словесно­сти в нашем классе на следующий же день после своей свадьбы. Один из наших товарищей И. И. Шостак поздравил его по поручению класса с «законным бра­ком». М. Ф. принял поздравление, весело улыбнувшись, поблагодарил нас за по­желания и приступил к своему обычному делу. Даже такое семейное торжест­во, как свадьба, не заставило М. Ф. отступить от своих принципов. За время мо­его пребывания в глуховской прогимназии (1875—1883 г.) М. Ф. Лазаренко не пропустил ни одного урока. Да, кажется, не пропустил их и позже, за исклю­чением тех случаев, когда его по делам вызывали в Киев, к попечителю округа.

Большинство моих товарищей по VI классу, где директор был классным на­ставником, относилось к нему явно враждебно. Когда часть из них задумала в 1882 году на именины М. Ф. 6 сент. (ст. ст.) поднести ему торт, то класс раз­делился и некоторые не приняли участия. Михаил Федорович принял торт, но просил этого на будущее время не делать. При окончании нами шестиклассной прогимназии в 1883 году решено было всем сняться. Снова начались раздоры на почве — приглашать ли директора и учителей или нет. Настолько не было единогласия на этот счет, что мы снялись без них. Карточка вышла из рук вон скверная. Фотограф тогда в Глухове был очень плохой.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18